Первое, что приковывает внимание, когда начинаешь исследовать и осмысливать ирханское литературное творчество, это его эклектичность. Живое письменное слово привычных нам человеческих культур развивалось постепенно и последовательно от мистериальной условности эпосов и народных песен до ювелирной точности психологического реализма и смелых экспериментов авангарда. Согласитесь, равно трудно вообразить себе как сказителя времён "детства человечества", вдохновенно играющего с футуристической звукописью, так и вооружённого ноутбуком последней модели современника, не менее вдохновенно слагающего на полном серьёзе былину о доблести Толяна-омоновца. Изобразить что-то подобное мы можем разве что в шутку. В ирханской же словесности одновременно существует используется и развивается всё одновременно, метрожитель или торинн вышеупомянутой шутки попросту не поймёт. Потому что для него как раз это - абсолютно нормально.
Происходит это, конечно же, потому что эклектична психологически сама Ирхана.
Четыре юных народа пришли отнюдь не в пустой мир. Вокруг них СРАЗУ БЫЛ огромный город, построенный человечеством вовсе не для оборотней и метрожителей, для себя самого. Задолго до появления всякой там Ирханы человечество это успело пройти длинный культурный путь, и всё наследие этого пути (в том числе и литературное) СРАЗУ БЫЛО если не в распоряжении, то в шаговой доступности у юных Детей Ночи.
Но разумеется, в глазах едва пробудившихся, только начавших осознавать себя существ мир, как бы он не выглядел, чем бы не был наполнен, предстаёт первозданно новым и абсолютно непознанным. И осмысливается - архаически, точно так же, как осмысливался он и далёкими предками человеческих основателей Ариалль. И этой архаичности восприятия всего вокруг, "мифологическому" взгляду на мир нисколечко не мешает бОльшая, чем у древних людей чисто технологическая "подкованность", так же как и наличие в Ариалль реально существующей магической составляющей. Более того, последняя, для Ирханы, являющаяся предметом не веры, но знания, наоборот, способствует формированию менее рационального, более мистического понимания мира и законов взаимодействия с ним.
Подобно тому как древние люди силой своего воображения "населяли" мир добрыми и злыми богами, героями, чудовищами и самыми разнообразными духами гор, полей, облаков и источников, Ирхана животворит своей фантазией Город, который видит перед собой каждый день, а точнее - каждую ночь. Она то обожествляет центры самых древних районов, то наделяет неких своих знаменитостей чертами былинного героя, то персонифицирует таинственное и трудное для понимания Творящее Начало Вселенной в виде невероятно прекрасного белого поезда. А наличие той самой магической составляющей щедро наделяет легенды и предания подтверждениями в виде абсолютно реальных фактов.
Но жизнь горожанина быстра и динамична, мир за окнами краденого у "презренных Верхних" поезда меняется каждую минуту. И из понимания этой изменчивости естественно и органично рождается классическая философия Квэллиэн - созерцательная, исполненная преклонения перед красотой неповторимого мгновения и формирующая восприятие каждодневной жизни как некой бесконечной творческой импровизации. От метрожителей философию эту с удовольствием подхватывают Тори-Энн и - частично - Грузовики, чья картина мира традиционно несколько проще и практичнее.
Человечеству как таковому нет сколь-нибудь достойного места в миропонимании Детей Ночи, люди воспринимаются едва ли не так же, как в древности самим людьми воспринимались дикие звери, или буйные и неуживчивые духи природы, как нечто, заведомо чужеродное и исключительно вредоносное. Да к тому же ещё и обречённое вскорости быть выброшенным на "свалку истории", завершившие свой труд по созданию Города и его техносреды люди, нужные (кроме Пятой расы) только для этого противопоставляются Ирхане - родным и желанным детям Белой Электрички, пришедшим Город по праву унаследовать. Но накопленные этим самым человечеством за всю его историю не только технические, но и гуманитарные знания принимаются, изучаются и переосмысливаются. Применительно к литературе это, конечно же, тоже справедливо.
Образцы человеческой словесности "падают" на щедрую почву постоянной готовности к творческому эксперименту, свойственной Ирхане, преломляются через восприятие, причудливо перемешиваются с собственными ирханскими наработками, и наконец... Правильно, становятся если не образцами для создания новых стилей и жанров, то вполне пригодными "отправными точками", побуждающими к собственному поиску.
Собиратель и составитель знаменитых "Песен Северных районов" Меллиариллен Мэи-Имёри (для культуры метрожителей он значит столько же, сколько значит Пушкин для культуры русской) откровенно признавался у себя в электронном дневнике:
...Читая многое, в том числе по случайности, без системы и без разбора, я встречал не однажды полные совершенной поэтической прелести древние сказания и поэмы Верхних о каких-то их старинных героях и богах, в которых сами они давно уже разучились верить. Истории эти не могут быть нами поняты, или же будут поняты превратно до степени пародии, потому что описанные в них реалии нам незнакомы и никогда не станут знакомы. Но красота изложения, глубина и универсальность образов, живущая в этих "народных сказаниях" внятна и уму и сердцу всякого танцующего-на-рельсах. Верхние, жившие в старину, ими самим забытую, были гораздо выше и лучше нынешних, судя по тому, что истинная магия слова была им доступна. Обидно, что у нас самих, тонких и чутких к искусству детей мерцания, до сих пор нету ничего подобного, что никто пока что не догадался собрать воедино и представить в должном порядке песни и истории, что слышал он каждую ночь от друзей и соседей. Воистину не должно нам быть в этом важном и нужном вопросе нерадивее Верхних.
Эти слова, собственно, предваряют начало титанического труда Меллиариллена как собирателя, систематизатора и версификатора того, что позднейшие исследователи привычно называют "эпосом Ирханы". "Песни" (и вышедшие позже дополнения к ним) представляют собой последовательное собрание самых известных в северной части Города стихотворений в самых разных жанрах, снабжённых дивно изящными описаниями истории их появления.
"Песни Северных районов" прорвали плотину, породив множество аналогий и подражаний, версификаций, стилизаций и продолжений. Жанр этот получил название Сиймэнайири - "истории стиха", а из него самого в свою очередь родился своеобразный театр декламации - Майритисианнэ, в постановках которого песенные и драматические номера чередовались с вдохновенным чтением "авторского текста". Узнать в пьесах Майритисианнэ, многие из которых сочинялись уже специально в расчёте на постановку, а не представляли собой коллективное исполнение фрагментов известных анталогий, "прямых наследниц" безнадёжно позабытых самим человечеством древних мифов о древних предках не то что сложно - невозможно в принципе.
Я привожу этот пример как иллюстрацию, обрисовывающую причудливость ирханской литературной преемственности и самопреемственности. На самом же деле таких примеров можно найти великое множество.
"Мифологичность" мышления и постоянная потребность в импровизации, расширении творческих горизонтов, казалось бы, должны состоять в неизбежном и неразрешимом конфликте, но у Ирханы этого не произошло. Возможно - как раз из-за того, что она самого начала имела перед глазами великое множество самых разнообразных литературных форм. Вместо того, чтобы построить чёткую прямую линию последовательной преемственности, Ирхана, с озорной щедростью воплощает их все, нисколечко не заботясь о том, как они будут коррелировать друг с другом и будут ли коррелировать вообще. Это как если бы у нас люди принялись на полном серьёзе писать в своих ЖЖ политические памфлеты в стиле Древнего Рима, или переписываться в СМС висами, при этом не прекращая работать над сложным социально-фантастическим романом в духе братьев Стругацких, а во время поездки в маршрутке перебрасывались с водителем то частушками, то стихами, органично продолжающими традиции русских символистов. (Впрочем, это было бы здорово, не правда ли?)))
Ирханская литература, собственно, не знает чёткой границы между "фольклором" и литературой в расхожем смысле слова - плодом трудов конкретного автора, выражающих его, автора, индивидуальное видение мира. Смысла понятия "авторские права" Ирхана не знает тоже, всё, что когда-то кем-то было сочинено и опубликовано, может стать в свою очередь, частью ещё чьего-то творчества. Понравившееся произведение можно снабдить любым продолжением, какими угодно вставками и комментариями прямо в тексте, растащить на цитаты, или просто переписать до неузнаваемости. (Увы, это объясняется во многом и тем, что понятие "гонорар" так же бессмысленно для ирханца, как и понятие "плагиат"))). Зато тамошние литературоведы проводят чуть иную границу, деля всё, что может быть сочинено и записано на Меллериэ и Асснэ
Меллериэ-ити - это всё, что легко импровизируется по малейшему поводу, или вовсе без повода. Стихи на случай, ахэити, сочиняемые на ходу песни (полная аналогия земных акынских) сьирити и хинити, заклинания, шутки, ролевые мини-игры, результат которых записывается на диктофон, а потом чистится, цифруется и выкладывается и так далее до бесконечности. Сюда же относится и "лёгкая" эссэистика - публичные дневники и открытые письма-мити. Всё это требует не столько труда, знания и мастерства (хотя у истинных талантов и в этих жанрах получаются настоящие шедевры), сколько умения "не лезть за словом в карман", живости мышления и способности проникнуться минутным настроением.
Асснэ-ити так просто "на коленке" не сочинишь, это как раз всё то, что рождается работой "писателя, который сидит и пишет" Это все завершённые повествовательные формы, от рассказа до романа, крупные по объёму и\или сложные по концепции произведения, короче - всё, что скорее уж понимается под "литературой" у нас на Терре-матушке. Словесность-"асснэ" можно уподобить бездонным завораживающим морским глубинам, которые, может быть, сложно не только разглядеть, но и вообразить себе, будучи зачарованным безмятежной игрой солнечных бликов на поверхности-меллериэ. Так же считается, что искусству меллериэ можно научиться, натренироваться (это обучение в форме бесконечных творческих игр входит в программу обязательного домашнего образования метрожителей - тэйру), "выучиться" же асснэ нельзя, способности к такому сочинительству или есть, или отсутствуют от рождения.
Итак суммируя всё сказанное выше, можно, пожалуй, вычленить "трёх китов", на которых стоит ирханское литературное творчество. Это доминирование несколько архаичных на человеческий взгляд форм и приёмов (естественная при "юном" менталитете), наличие постоянной творческой игры (причём, практически без правил) и тончайшая лиричность, диктуемая и обуславливаемая проникнутостью любой формы словесности традиционной ирханской философией, объясняющий Город и мир как единое, подвижное и дышащее живое целое. В земной культуре, пожалуй, можно "откопать" более-менее подходящую аналогию - с литературой японской. Но аналогия очень-очень дальняя, как говорят те же метрожители "притянутая за троллейбусные провода", и сходство между этими литературами на самом деле поверхностное и всецело внешнее. Из более-менее известных не-землян можно, пожалуй, подстроить в аналогию творчество Эллери Ахэ, но, увы, для сравнительного исследования, призванного установить, действительно ли аналогия правомочна, необходимо иметь гораздо больше материалов, чем мы имеем в наличии.