Глупо сказано, что время - течёт.
Никуда не течёт оно, оно остаётся и настаивается. делаясь со временем ощутимее и плотнее. "Время со временем" - ещё глупее сказано, но лучше всё равно не сказать, потому что это именно так и есть. Подобно драгоценным винам. время чем дольше хранится, тем более богатый и тонкий вкус и аромат приобретает. Разве сравнится. например, жиденькое куцее времишко какого-нибудь Велиара с роскошным временем древнего Тэйрина - терпковато-пряным, медово-густым, пронизанным золотистыми искрами? С мерцающе-прохладным, нежно обволакивающим временем светлого Дариалля, где предчувствие стиха умеет быть острым до мучительности? С горячим и сладким игристым временем Истэнны, оставляющим в памяти вкус грозового заката? Нет, конечно! Время надо настаивать на песнях и историях. на жизнях и смертях, долго, вдумчиво, неторопливо. Будто и в самом деле роскошное вино.
Впрочем, вина-то у него, как раз и нет, хотя времени сколько угодно. Только понятие о вине, взятое когда-то из человеческой памяти. сколько это было измеряемых лет назад, двести. триста? Того человека уже нет, его Альдсьитти увёз по чёрно-багряным рельсам смерти. всё. что от него осталось - доля мысли и памяти, принятая айтихори. В том числе - о вине. Да, давно это было, с тех пор много ещё чего было им в себя принято, и хорошего и дурного. Впрочем, хорошее и дурное - это тоже чужие, человеческие понятия. Для айтихори нет хорошего и дурного, есть только принятое и непринятое. То, что останется и то, что забудется. Потому что айтихори - это то, что было уже очень-очень долго и будет всегда-всегда.
Айтихори просто есть. Двор есть. Скамеечки в нём всякие. деревья, цветочки на газоне, скрипучие старые качели - есть. И айтихори - есть. Тот, кто живёт во всём этом, наполняет собой, следит дремотно, как настаивается время и связывает в целое всё, что кроме него во двору есть, поблизости от двора есть, ну, или хоть ненадолго во дворе (И у двора!) было. Айтихори помнит всё. И всё хранит. Встречает и провожает. знает, кому что чаще во сне снится и у кого дети какой ерундой болели. Чем крепче во дворе настоено время. тем айтихори сильнее, чем больше радостного стены видели. тем проще в этих стенах живущим айтихори почувствовать. Эх, лучше бы все - чувствали... А не только Дети Ночи.. Дети Ночи - они правильные. Они слушают сердцем, слушают и благодарят. И - понимают. Ни один ирхэно больно айтихори не сделает, они знают: что на самом деле нужно, а чего - никак нельзя. И это здорово - ощущать в себе Детей Ночи.
Хулиганистые юркие Тэй-Инн путешествуют по дому внутри стен и перекрытий, пушисто-щекотные такие. тёплые. Серебряными прохладными звёздочками ложатся иногда в ладонь двора метрожители-Квэллиэнн, чья жизнь которых - поэзия. Приятной чуть грозной тяжестью Большие Грузовики обнимают память. И прекрасным солнечным взрывом, которому всё само тянется навстречу приходят Тори-Энн. Айтихори хранит в себе все встречи с ними . Облики и слова, настроения и воспоминания. Зачем? А низачем, просто айтихори - это и есть то, что хранит. А если айтихори понравиться, он может и помочь. Дорогу подсказать. мудрый совет подать, от погони укрыть. Если, конечно, самому сил хватит. А если не хватит - можно и тэнни ближайшему шепнуть, этим пронырам дай только сунуть свой нос в чужие дела, они это просто обожают...
Только мало кто айтихори умеет понравиться, кроме Ночных. Потому что люди, они, в основном. не слушают и не понимают. Делают всякие вещи, даже не подозревая, что рвут время в клочья, мучают его, травят, поганят. Вот, во втором корпусе в тридцать восьмой опять вчера хозяин напился пьян, бил жену... Он ведь даже не подозревает, что крики её, полные отчаянья дом и двор поневоле навеки запомнят. Стены сохранят. Пройдут месяцы, или, может быть, годы, мужчина и женщина уедут или умрут. а беззвучный вопль, полный ужаса и мольбы будет слышен. будет внятен чуткому сердцу. Как будет внятен и неверящий страх этого большого и сильного мужчины, когда славный тенни метко швырнул в него сегодня утром половинку кирпича, и ноги вдруг стали ватными и перед глазами всё поплыло. Умереть-то они все боятся. Память стен пачкать не бояться. а вот умереть...
Айтихори видел, как умирают и помнит, как плачут по умершим. Но самому ему этот страх неведом. Айтихори не может умереть. Никогда. Он может только быть изменённым насильно, утратит привычную свою сущностьь под воздействием чего-то чужого и безжалостного. Как было когда-то в Митране, когда весь район стал другим. Тамошние айтихориэнн, кстати, умеют убивать. И умеют любить убивать и любить помнит, как убивают. Хорошо, что Митран так далеко отсюда.
Впрочем, иногда что-то жгучее. болезненное, с ума сводящее липким бессильным ужасом проезжает через двор. Через айртихори. Это машины Семицветников, или техника для сноса, или Альдсьиттиэн те же... Айтихори содрогается, и вместе с ним вздрагивает само время: вдруг ко мне? Вдруг принесут что-то, совсем уж невыносимое, что-то, что невмочь будет помнить и вмещать в себя, оставаясь прежним...
Но пока что они едут мимо.
Пока мимо.