Двое на одном коне

Двое на одном коне

Название: Двое на одном коне
Автор: Санди
Пейринг | Персонажи: Улькиорра, Бьякуя, Ичиго, Гриммджо, а также Орихиме, Ренджи, Зараки, Рукия, Нелл
Тип: джен
Рейтинг: G
Жанр: романс, приключения, частично АУ
Количество слов: 5 029
Дисклеймер: Кубо Тайто
Саммари: Арранкары и шинигами редко помнят, как были людьми. Но боевая дружба способна пережить даже смерть.
Авторские примечания: Экскурсы в историю Крестовых походов
Размещение: с разрешения автора

Фанфик был написан на Декабрьский фестиваль для  Пышка в сахарной пудре

читать дальше– Эй, девка, – могучий шинигами сбросил пропитанное кровью косоде с плеч, – залечи мои раны!
Орихиме, точно очнувшись, бросилась к нему.
За последние два часа она не единожды корила себя. Все, что бы она ни предприняла, оказывалось ошибкой. Сейчас девочка упрекала себя за то, что стоит, как истукан, вместо того, чтобы помочь израненному Зараки. Впрочем, как ей казалось, это не поздно исправить…
Однако Орихиме в очередной раз ошиблась.
Того, кто оказался рядом с ней, она еще ни разу не видела в Лас-Ночес. Арранкары внушали ей ужас, а этот, несмотря на его почтительное обращение и добрый взгляд, вообще вызвал желание тихо умереть – так сильна была его рейяцу. Особенно острым стало это желание после того, как арранкар все так же вежливо и почтительно опустил девочку на пол перед Айзеном.
Ошеломленная Иноэ наблюдала, как пространство трескается и бежит фиолетовыми разломами, как появляется из трещин Улькиорра, и как спокойно и собранно он отвечает «хай» на распоряжение Айзена защищать Лас-Ночес. А потом гарганты, открытые Урахарой, схлопываются, и никакое кидо лейтенанта Котецу не может их открыть.
Зато открываются другие…
Целительские способности Орихиме могли бы очень пригодиться после боя – но во время боя она чувствовала себя обузой, которую вынуждены защищать все подряд, даже Лоли и Меноли. А ей оставалось только смотреть, как Ичиго сражается ради нее.
– Сейчас, – объявил тем временем Улькиорра, – «защищать Лас-Ночес» и «сражаться с тобой, Куросаки» означает одно и то же.
Судя по разрушениям, производимым вторженцами, он был в чем-то прав.
Две катаны – черная и белая – звякнув, скрестились. Улькиорра про себя заново оценивал Ичиго, отмечая, как выросло его умение контролировать рейяцу и насколько увереннее он держится. Куросаки, в свою очередь, прикидывал, какой козырь в рукаве прячет четвертый из Эспады – его ресуррексьон, несомненно, должен был оказаться несопоставимо мощнее, чем у Гриммджо и даже Ннойторы, и соображал, как бы разделаться с Улькиоррой до того, как тот высвободит свой меч.
Но пока их силы были примерно равны, как ни досадно обоим признавать это. И Улькиорра принял решение.
– Следуй за мной, – бросил отрывисто и ринулся вперед.
У Ичиго мелькнула-таки первая здравая мысль за все время боя – не идти на поводу у арранкара, а хватать Иноэ и спешить к своим, авось найдут способ выбраться из Уэко. Но он ее отмел.
Вне стен пятой башни сражались его друзья. Огромное существо, больше всего напоминавшее несуразно огромного скорпиона, с легкостью расшвыривало по сторонам всех – Ичиго узнавал в упавших фигурках и Рукию, и Ренджи, и капитана Кучики. Где-то рядом был и Зараки – бесстрашно атаковал колосса, в котором Ичиго, присмотревшись, узнал Ямми.
Кучики легко, одним прыжком, поднялся на ноги, взмахнул клинком. Ямми повернулся к нему.
Улькиорра бросил равнодушный взгляд – Децимо поднял свою силу до Зеро, а значит, всем остальным лучше ретироваться подобру-поздорову… но разве эти глупые шинигами способны вести себя разумно?
Эти. Глупые. Шинигами.
Белый шарф развевался за плечами. Точь-в-точь, как когда-то белый плащ.
«Глупый шинигами» произнес несколько слов – на таком расстоянии Улькиорра их не разобрал, но голос, вне всякого сомнения, был ему знаком.
Говорят, что арранкары не помнят, как были просто Пустыми, или адъюкасами, или васто-лордами. На самом деле – иногда помнят, но воспоминания их чаще всего обрывочны и бессвязны.
Говорят, что ни арранкары, ни шинигами не помнят, как были живыми.
Улькиорра за это бы не поручился. После контакта с Хогиоку он изредка проваливался во что-то вроде сна, и тогда перед глазами проносились странные картины: пески небывалого – золотистого – цвета, люди в незнакомых одеждах, животные, названия которых он не знал. Люди из видений произносили слово «душа», но из их слов так же трудно было понять, что это, как и из слов Иноэ. Однако в своих снах Улькиорра знал, что это, и знал, как это – сродниться душой, хотя наяву постыдился бы и выговорить нечто подобное.
Эспада – не место для дружбы и взаимовыручки.
Оставим дружбу этим глупым шинигами.
– Ямми, остановись!
– Улькиорра? – гигант поднял голову, осклабился. – Ты чего, идиот, что ли? Я сейчас разорву…
– Ямми, я сказал, прекрати!
Улькиорра остановился как раз между занесенным кулаком и шинигами в белом шарфе.
– У тебя нет причин драться с ним, – проговорил медленно и нараспев, как заклинание.
– А мне плевать на причины, я его раздавлю, – взъярился Зеро. – Пошел отсюда, а то и ты получишь!
Огромный кулачище смел в один удар новую фигурку – белую.
Но перед тем, как потерять сознание, Улькиорра все-таки успел собрать силы для ответного Серо – и понять, что шинигами, которого звал когда-то братом, уже не от кого защищать.

***

– Господь поместил тебя в наше прекрасное сообщество. Гордись и остерегайся совершать грехи, за которые ты можешь потерять Дом!
Белый бархатный плащ ложится на тонкокостные, но уже твердые и привычные к тяжести кольчуги юношеские плечи. Черноволосая голова почтительно склонена перед величавым седым стариком – поэтому новый брат Ордена не видит, что командор Храма чуть заметно улыбается в бороду.
– А теперь пойдем, я зачитаю тебе Устав Ордена, – приглашает старик.
– Прошу прощенья, монсеньер командор, – не по росту и возрасту глубокий голос молодого рыцаря звучит спокойно, ничем не выдавая волнения, – а можно, я сам прочту?
– Ты грамотен – это похвально, – старый тамплиер, поколебавшись, протягивает тяжелый, пахнущий пересушенным пергаментом экземпляр Устава. – Мне ведомо, что ты прекрасно для своих лет владеешь мечом и копьем. Может быть, у тебя есть и другие умения?
Юноша молчит. Наконец, поднимает большие, странно зеленые глаза на командора.
– Я умею перевязывать раны и знаю растения, которые помогут их заживлению.
Темные глаза командора вспыхивают.
– Ты поистине вовремя! Отложи Устав, ты сможешь прочесть его позже. Идем в госпиталь. Брат Годемар де Вильябранка, комтур Ордена, тяжко ранен. Возможно, ты сумеешь ему помочь.
Двое в развевающихся плащах выбегают из низкого каменного здания и торопятся через прожаренный солнцем двор. Здесь раскалено все – Святая Земля не из тех мест, которые балуют вольных и невольных своих обитателей мягким теплом и прохладным ветерком; с апреля по ноябрь небо полыхает яростным жаром, и кажется, что все в душе выгорает от этого солнца. И сердца, и души, и лица здесь мало-помалу становятся одинаково темными, точно потерявшими собственные цвета и спрятанными под продубленными потными масками. Пахнет жарой, песком, конским едким потом, готовящейся едой и ожиданием смерти.
Сюда едут не развлекаться. И те лучшие рыцари Европы, кто наивно полагал, будто экспедиция в Иерусалим закончится победно отвоеванным Гробом Господним, иссеченным наметом и трофейным драгоценным ожерельем в подарок даме сердца, уже либо избавились от иллюзий, либо возвратились домой кто без руки или ноги, а кто и в виде горстки праха.
В госпитале стоит тяжелый запах. Раненых много, некоторые уже не жильцы, и только страх перед Божьей карой мешает лекарю раз и навсегда избавить несчастных от страданий. Раны, залечиваемые старыми проверенными методами – прижигание, присыпание землей, иссечение – воспаляются, гниют, сочатся липкой квозью.
Я мог бы попробовать помочь им, мелькает в голове. Мог бы. Но кто поручится, что меня не обвинят в злом колдовстве? В насылании погибели на тех, кто не выживет? Как обвинили мою мать…
– Вот он, наш комтур. Сарацинская стрела пробила ему шею, а все оттого, что пренебрег приказом, не снарядился как следует, – ворчливо говорит командор, и за этим ворчанием чувствуется неподдельная любовь. – Других сберег, а сам…
Молодой тамплиер смотрит на человека, распростертого на кровати. Тонкое, точеное лицо, шелковистые черные волосы… Комтур красив – утонченной и мужественной красотой знатного рыцаря, и сразу понятно, что за ним подчиненные готовы идти в огонь и в воду. Но сейчас его лицо словно покрыто восковой маской, губы посерели и запеклись, на шее накручена повязка…
– Дайте, я попробую, – юноша сноровисто разматывает тряпку. – Мне понадобятся чистая тряпочка, отвар живокости, зверобоя и девясила, и тонкая серебряная игла, и…
Командор кивает головой – двое молодых лекарей-подручных торопливо записывают все, что говорит новый брат Ордена, и вскоре у кровати на низком столике уже стоит многое из необходимого.
Раненый приоткрывает глаза. Глаза у него тоже на редкость хороши – сумеречного сине-серого цвета, большие и проницательные.
– Кто… вы?
– Я новый брат Ордена, – поясняет юноша, аккуратно промакивая жуткого вида рану с красными воспаленными краями тряпочкой, смоченной в целебном отваре. – Я попробую вас вылечить, монсеньер брат Годемар.
– Имя… – шепот звучит слишком тихо, и комтуру приходится повторить, но все равно юный брат скорее догадывается по движению губ, чем слышит.
– Ульрих. Брат Ульрих фон Шиффер.

***

Бьякуя подавленно молчал, и молчал арранкар, бросившийся на защиту капитана в Уэко Мундо.
Подозрительный старик, Ямамото Генрюсай, устроил обоим долгий, почти на сутки, допрос с пристрастием. Кучики нечего было ему ответить. Он и представить не мог, ради чего Эспада, причем оставшийся после ухода Айзена и остальных за старшего в Лас-Ночес, стал бы защищать капитана Готэй-13. Но заверения капитана в том, что он этого арранкара впервые увидел только в бою с Ямми, и то со спины, не встретили понимания. А унижаться, клясться и суетиться, выискивая доказательства своей невиновности, Кучики не собирался. Арранкар же вообще не ответил ни на один вопрос, даже имя свое не назвал.
Сейчас Кучики размышлял, что правильнее: отставить гордость и попытаться что-то исправить, или с достоинством, не ропща, принять свою судьбу. Но много ли исправишь, сидя в клетке на одном из нижних этажей Гнезда Личинок? А принять судьбу безвинно осужденного – нет уж, достоинство главы клана Кучики явно не в этом.
– Эспада-сан, – осторожно позвал Бьякуя. – Эспада-сан! – большие зеленые глаза медленно раскрылись. Существо, дремавшее в соседней клетке, приподняло голову. – Я приношу вам свою благодарность.
Арранкар молча кивнул головой и снова откинулся на лежак.
– Могу ли я узнать, с какими намерениями вы помогали мне?
Арранкар долго молчал, и Бьякуя уже перестал надеяться на ответ, когда послышался глуховатый ровный голос:
– Ты глуп, шинигами. Спасать жизнь можно только ради самой жизни.
– Но вы…
Бьякуя помедлил. Ситуация складывалась щекотливая: с одной стороны, его спасали, а с другой – «благодаря» этому, ничего не скажешь, спасению они оба в Улье.
– Я ни о чем не сожалею.
– Нас проверят и выпустят отсюда, – сказал Кучики, скорее чтобы утешить «спасителя», так как сам он отнюдь не был уверен в этом.
– И что я должен ответить тебе, шинигами? Что нас выпустят, тебя восстановят в должности, а меня наградят? Вы, люди, очень любите потакать себе и тешиться выдуманными надеждами. Отвратительно.
– Вы правы, – признал Кучики и с удивлением заметил короткий одобрительный взгляд. – Нужно смотреть правде в глаза. Однако я глава влиятельного клана, так что все может обернуться в нашу пользу.
Едва договорив, Бьякуя подумал, что именно поэтому все обернется не в его пользу: кое-кто в клане давно не прочь занять место молодого и чересчур независимого князя.
В это время Орихиме стояла перед Ямамото, нервно комкая в руках какую-то тряпку. «Тряпка» оказалась ее собственной курткой от арранкарской формы; девочка уже переоделась в привычную одежду, но чувствовала себя в ней еще более неуверенно. Улькиорра однажды сказал, что Иноэ теперь принадлежит Лас-Ночес, и даже если он ошибался, все равно в ней как будто что-то надломилось.
Мог ли Бьякуя, Кучики Бьякуя, идеальный самурай, вступить в сговор с арранкарами?
Ничего более нелепого Иноэ не слышала.
Мог ли Улькиорра притвориться, что готов перейти на сторону Общества Душ, чтобы совершить какую-то подлость?
– Улькиорра-кун, он… очень умный, – наконец, сказала она. – Но он, понимаете, он не добрый, ну вот ни капельки, но и не подлый.
– Не подлый? Арранкар? – не без ехидства поинтересовался Ямамото, сверкнув глазами из-под бровей.
Девочка замялась.
– Он честно сражался, – выдохнула она. – Я, я думаю, что он понял, что Айзен проиграет, и…
Эту версию уже озвучила Унохана (Иноэ об этом не знала). По ее мнению, арранкар своей помощью капитану шинигами пытался купить пощаду в случае провала Айзена. Ичиго немного удивился – Улькиорра не производил впечатления не то что труса, а вообще человека, цепляющегося за жизнь. Хотя такой расчет в его представления о Шиффере укладывался лучше, чем идея «айзеновского засланца», которую отстаивал сам Ямамото.
Соо-тайчо движением пальцев отпустил Иноэ. Что ж, похоже, что капитан шестого отряда действительно невиновен. И все-таки подозрения отметать нельзя.
А Улькиорра смотрел на Кучики, и по его лицу, как всегда, невозможно было прочесть ни мысли, ни эмоции. Бьякуя негромко сказал:
– Если вы честный человек, то…
– Шинигами, я не человек. Да и ты тоже.
– Вы были человеком, – то ли усталость, то ли гнев из-за несправедливого обвинения взяли свое, и Бьякуя впервые за много лет вскипел. – Прежде чем стать Пустым, вы были живым человеком! И только сожаление о Мире Живых, который вы покинули, сделало вас Пустым, а не обычной душой и не шинигами!
Улькиорра повозился, устраиваясь поудобнее.
– Так ты помнишь.
– Что я помню? Я знаю…
– Ты помнишь наш первый бой, шинигами?

***
Солнце палит, точно сговорившись с сарацинами.
В Баварии сейчас, наверное, по-осеннему свежо, и теплые розовобокие яблоки с глухим стуком падают на землю в саду. Но с тех пор, как умерла мама, некому стало прогуливаться по саду, шурша юбками из тонкого льна, некому стало наигрывать на арфе, сидя на маленькой скамеечке под ее любимой яблоней. Яблоньку посадили по приказу отца в день, когда родился Ульрих.
А шлем, покрытый льняным наметом, сильно закрывает обзор. Снять его нельзя – опасно. Приходится вращать всем туловищем, ерзая в седле, потому что сарацины могут напасть на караван паломников – там всегда есть чем поживиться. Их излюбленная тактика – стремительно налететь, засыпая сотнями стрел, и так же стремительно отступить; рыцарь при всем желании за ними не угонится, конь не вынесет. Сарацинский всадник – почти без лат, лишь спина и грудь защищены стальными пластинами, латинянин же – закован в доспехи с ног до головы. И, главное, необходимость охранять безоружных паломников сильно сковывает. Но на это жаловаться грешно.
– Вы помните, брат Ульрих, зачем мы здесь, в Святой Земле? Защищать пилигримов, желающих поклониться Гробу Господню, и жителей Латинского королевства, – наставляет комтур.
– Я помню, – тихо отвечает Ульрих.
Иерусалим давно занят сарацинами, а крепость Сен-Жан-Д’Акр вряд ли имеет отношение к земному пути Иисуса, но все новые и новые паломники, одержимые идеей pro Christi peregrinari, прибывают в Святую Землю. Побогаче и победнее, мужчины, женщины, знатные сеньоры и простолюдины – каждый хочет заработать отпущение грехов, и многие с завистью поглядывают на эскорт суровых бородатых рыцарей в белых плащах: эти-то чистой и честной жизнью наверняка заслужат рай.
Паломники идут босиком, в длинных белых рубахах, погруженные кто в молчание, кто в молитву; комтур брат Годемар де Вильябранка поглядывает на них одобрительно: искреннее религиозное рвение сейчас, в эпоху распространения ересей и даже сатанизма, – самое похвальное дело. А за паломниками тащится обоз с их вещами…
– Вы сын барона фон Шиффера из Баварии, верно? – вполголоса обращается к Ульриху брат Годемар, и, дождавшись ответного кивка, продолжает: – Простите мое любопытство, но вы больше похожи на арагонца или провансальца, чем на баварца.
– Это так, – помедлив, ответил Ульрих. – Моя мать – младшая дочь графа Блуаского.
– Постойте… Я кое-что припоминаю, – комтур приподнял тонкую, точеную бровь. – У вас не было родственника по имени Годфруа? Ему сейчас, должно быть, около пятидесяти лет…
– Если вы о моем родном дяде Годфруа, то он погиб при штурме Монсегюра.
– Так ваш дядя воевал с катарами, – брат Годемар кивнул головой, словно желая что-то запомнить. – А что означает ваш герб: летучая мышь в солнечном поле?
– О, это семейная легенда, – Ульрих чуть улыбнулся. – А на вашем гербе изображен цветок вишни?
– Сарацины! – крикнул один из рыцарей.
Брат Годемар деловито опустил забрало, обнажил меч. Во вторую руку его легко перекочевал щит – ростовой, каплевидный, с красным мальтийским крестом. Такой же, как и у остальных.
Сарацины, верные своей излюбленной тактике, нападали врассыпную, держа луки наизготове.
– Паломников в центр, – распоряжался комтур. – Поставить щиты, пусть закрываются ими. Слышите, добрые люди? Никому не бежать, иначе вас убьют или захватят в плен. Держаться вместе. Сидите за щитами и не поднимайте голов.
– Я могу держать меч, – послышался юношеский голос.
– Не надо. – Брат Годемар все так же спокойно и деловито развернул коня, объехал выстроившийся отряд, готовый к бою. Первые стрелы уже свистнули где-то вблизи. Кое-кто из рыцарей помоложе дрожал от нетерпения, но Вильябранка не спешил отдавать приказ к наступлению. Пусть сарацины подойдут поближе. В ближнем бою мало какой воин мог биться на равных с храмовниками.
– Выступаем шагом, – приказал, наконец, комтур.
Шагом. Не вскачь. Просто отъехать чуть подальше от безоружных людей, укрывшихся за щитами, – но недалеко, иначе сарацины способны, обогнув рыцарей, напасть сзади; среди паломников немало крепких молодых парней и женщин, за которых на невольничьих рынках Ближнего Востока дадут немалую цену.
Ульриху уже не раз доводилось участвовать в боях. Свои золотые рыцарские шпоры он не на турнире получил. Но здесь, в Святой Земле, для него это было впервые: мчащаяся прямо на него оскаленная лошадь, конический шлем, гибкая сталь чуть изогнутого клинка, резкий тошнотворный запах чеснока, пота и каких-то приторных благовоний, звон и грохот… Время как будто замедлилось; рука сама собой взметнула щит навстречу ятагану, вторая рука нанесла резкий рубящий удар мечом – и тут же махнула вбок, встречая неудачника, вздумавшего нападать справа.
Слева рыцарь закрылся от очередного нападавшего щитом.
– Построиться в ряд! Вперед!
Железная волна рыцарей смела сарацинских лучников. «Босеан!» – рвался в перегретое небо боевой клич; «Алла!» – хрипели в ответ противники, но уже неуверенно, уже чувствовалась в их крике злоба загнанного зверя, смешанная со страхом…
Таков он, мой первый бой за Святую Землю, – думал Ульрих.

***
Бьякуя приподнялся навстречу знакомым рейяцу.
Пришли, подумал он. Пришли все-таки. Ренджи и Рукия – единственные, кто решился навестить его, кто не открестился от своего «тайчо» и «нии-сама». Его единственные родные люди.
Абарая и молодую Кучики-фукутайчо сопровождали несколько человек: из омницукидо и почему-то из двенадцатого отряда. Это к Эспаде, решил Бьякуя. Бедняга, попал как кур в ощип – из лап Куроцучи-тайчо не вырвешься. Но нет, шинигами в лабораторных халатах во главе с Аконом тоже столпились у его клетки.
– Брат! – бросилась к нему Рукия.
Арранкар приподнял веки.
Бьякуя заметил, что его незадачливый спаситель еще более сдержан и неразговорчив, чем он сам, однако наверняка столь же пылок в душе… если у арранкара, конечно, есть душа. Короткое движение век в исполнении арранкара означало примерно то же, что бурные жесты и возгласы – у Ренджи.
– Капитан, а вас выпускают, – сияя точно медный грош, сообщил Абарай. – Вы же невиновны!
– Не совсем, – уточнил Акон, держа в руках что-то вроде наручников. – Обвинения с вас, Кучики-доно, не полностью сняты, вы еще под подозрением. Поэтому вы пока будете находиться под домашним арестом и носить ограничители рейяцу. Пожалуйста, позвольте нам их надеть…
– Не сопротивляйтесь, – потребовал и омницукидо.
Если бы Бьякуя решил сопротивляться, от Гнезда Личинок не осталось бы камня на камне. А если бы и арранкар его поддержал, то вдвоем они сровняли бы с землей пол-Сейретея. Но Бьякуя спокойно протянул руки и только спросил:
– А что будет с арранкаром, который спас мне жизнь?
Повисло неловкое молчание.
– Его еще проверяют, – нашелся Акон.
Капитан Кучики подошел к клетке арранкара.
– Не волнуйтесь, Эспада-сан. Вы слышали – вас проверяют. Эта проверка будет дольше, чем моя, но рано или поздно вас выпустят. Если захотите…
– Если захочу, то что? – холодно спросил арранкар.
– Останетесь с нами, – предложила Рукия. – Вы же спасли брата!
– Брата, – со странным выражением лица произнес арранкар. – Нет. Я бы предпочел вернуться в Уэко Мундо и никогда больше не появляться здесь. Но, думаю, меня уничтожат.
Он повернулся спиной к собеседникам, давая понять, что больше не хочет ничего слышать…
А в Уэко Мундо ничего не менялось. Почти.
– Глимзо-сама! Глимзо-сама!
Гриммджо поднял веки – вернее, с трудом разлепил. Больно. Но ничего, терпеть можно.
– Глимзо-сама оцнулся! – радостно прокомментировал детский голос.
Ах да, эта малявка, которая таскалась за Куросаки.
– Неллиэль? – недоверчиво спросил Гриммджо; девочка усердно закивала треснувшей маской. – Что ты делаешь, ты?
Девочка не просто сидела у него прямо на груди!
– Пускаю слюни, – оторвавшись от полезного занятия, честно объяснила Неллиэль.
И продолжала слюнявить многострадальную Джаггерджакову шею.
Гриммджо помнил Неллиэль Ту Одершванк – тогда, когда она была вовсе не девочкой, а вполне аппетитной пышнотелой девой, ее слюна обладала целительными свойствами. Что произошло и почему она превратилась в ребенка, Гриммджо не знал, но решил отставить вопросы на потом.
– Это ты меня вылечила?
– Я. Но сынигами лецили Глимзо пелвыми, – простодушно ответила Неллиэль.
– Зачем? – простонал Гриммджо, снова закрывая глаза.
– Скушно, – все так же искренне сообщила девочка. – Потом поиглаем?
Тьфу!
Потом, когда явились двое чудаковатых Пустых, – фракция Неллиэль, – Гриммджо все же кое о чем их расспросил. Известие о гибели почти всей Эспады воспринял без особого сожаления, о поражении Айзена – с облегчением, а вот об Улькиорре…
– Слышь, ты, как тебя… Пеше, ты идиот или издеваешься? – возмущался Гриммджо, стуча кулаком по каменным плитам. Неллиэль с фракцией затащили поверженного Пантеру в одну из уцелевших башен Лас-Ночес, где с грехом пополам уложили на что-то вроде матраца, но сейчас этой башне грозило разрушение, причем до основания. – Кой хрен Улькиорра бы защищал шинигами, ты вообще башкой своей думаешь? Он что – сдурел? Хотя, – успокаиваясь, пробормотал Гриммджо, – он и был с причудами. А может, придумал что-то. Себе на уме, зараза, никогда не поймешь, что у него под черепушкой.
– Я сам ничего не понимаю, – отвечал ему Пеше, и его приятель в пятнистом комбинезоне подтверждал, кивая огромной головой: – Нич-чего не понятно, янсу!
Из таких «объяснений» трудно было извлечь что-то вразумительное, и все же Гриммджо уяснил, что Улькиорра по каким-то непонятным соображениям вздумал защищать незнакомого шинигами от Ямми, был ранен Ямми, сам его убил, попал в плен к шинигами и сейчас находится в Обществе Душ.
Устав ругаться и негодовать по поводу «этого придурка с заплаканной рожей» и «этих скотов шинигами», Гриммджо начал обдумывать ситуацию.
– Сынигами холосые, – доверительно сообщила ему Неллиэль. – Но они думают, сто все Пустые плохие. Улькиоле-сама плидется тлудно! – она покрутилась, потом потребовала: – Спаси Улькиолу!
– С чего это еще я буду его спасать? Если он такой кретин, что сам туда полез…
– Спаси! – вцепившись в хакама Гриммджо, заголосила Неллиэль. – А то он найдет Ицуго, и они опять поделутся! Они убьют длуг длуга!
В этом был какой-то смысл. Для Неллиэль. Но для Гриммджо… стоп, подумал Гриммджо, этак Шиффер опять присвоит мою добычу и мою победу.
Девочка, сочтя свою миссию по уговорам Гриммджо выполненной, закружилась между колонн.
– Мы – Пустынное Блацтво, – приговаривала она. – Нелл, Глимзо, Песе и Дондочакка!
Меньше всего Гриммджо склонен был присоединяться к какому-то братству.
И все-таки… Их осталось всего четверо из Эспады и множества нумеросов. С Шиффером – пятеро. А если считать только вменяемых, то – с Шиффером двое.
Это чего-то, да стоило.
…Бьякуя потер запястья. Трех дней хватило, чтобы доказать-таки его полную невиновность. Какая, однако, глупость – предположить, что он, капитан шестого отряда, глава знатного клана, всеми уважаемый шинигами, мог вступить в сговор с арранкарами! Но и Ямамото можно понять: ему по долгу службы приходится проверять всех и вся.
Ренджи, который все эти три дня почти не отходил от капитана, подбежал к нему, схватил банку с массажным кремом и принялся растирать его руки.
– Ренджи, я же не умирающий и даже не раненый, – сказал ему Кучики. – Арранкара выпустили?
– Нет, – Ренджи потупился. – Соо-тайчо бы, может, и выпустил, так совет Сорока Шести…
– Ах, эти.
– Говорят, его Айзен мог специально послать сюда шпионить или убить кого-нибудь.
Бьякуя дернул бровью. Айзен-то мог. Но вряд ли – слишком много невероятных совпадений. Правда, то, о чем думал сейчас Бьякуя, было еще более невероятным.
Уходя из Гнезда Личинок, он все же подошел еще раз к клетке. И услышал тихий бесцветный голос:
– Двое на одном коне. Ты тоже помнишь это, шинигами?

***
– А теперь, брат фон Шиффер, я нуждаюсь в вашем наставлении. Извольте поделиться наукой вашей матушки во врачевании ран.
…Перед глазами летают черные мушки. Где я? Что со мной? Почему в груди словно поселился кусок болезненного льда? Почему брат Годемар с таким беспокойством заглядывает мне в лицо?
– Травы, заклинания, – мне сейчас нужно все, – настаивает комтур.
– Монсеньер, – облизнув губы, – никаких заклинаний… это просто целебные травы, ничего богопротивного… моя матушка…
– Хорошо, хорошо, брат, не волнуйтесь, я вам верю. Так что с травами?
– В тороке… их надо заваривать…
Разговаривать трудно, но от того, насколько вразумительными будут объяснения, зависит жизнь. Причем собственная.
Воспоминания постепенно возвращались. Их отряд сопровождал паломников – как и всегда, только в этот раз поклониться земле, взрастившей Иисуса, пришли какие-то богатеи с обширным обозом. Лакомый кусок для сарацин! Впрочем, латиняне тоже разбойничали на дорогах, и еще как, не делая различия между сынами Аллаха и своими же братьями во Христе. Сначала на караван напала какая-то жалкая горстка разбойников, которых храмовники перебили, успев лишь каждый по разу взмахнуть мечом. Брат Годемар де Вильябранка умел выбрать такую стратегию для защиты и контратаки, что их небольшой отряд мог справиться даже с троекратно превосходящим по числу противником.
А потом, когда паломники уже простились со своими защитниками, и комтур благосклонно принял щедрую награду – она шла не ему лично и не рыцарям отряда, а всему Ордену, – напали еще раз.
Ульрих про себя именовал их разбойниками, но знал, что имеет дело с солдатами. Война должна оправдывать себя, а значит – всякий, идущий на войну с оружием, старается не столько убить побольше врагов, сколько захватить побольше добычи или пленных – этих можно будет отпустить за выкуп или продать на невольничьем рынке. И только рыцарей Храма сарацины стремились прежде всего убить, потому что взять с них было нечего, кроме лучшего в Европе оружия и лат, а сделать рабами – невозможно.
Отряд ощетинился копьями, закрываясь от стрел щитами. Как всегда – брат Годемар умел сберечь братьев… но врагов было слишком много. Вот молодой брат Жоффруа всаживает в горло противнику меч – и, захрипев, сам валится с дротиком в боку. Вот сзади раздается предсмертный вопль – это, похоже, брат Этьенн, о горе, с ним Ульрих успел сдружиться. Сам Ульрих пока невредим, но под ним убивают коня, а пешему сражаться с конными – заведомое безумие. И все-таки кто сражается – тот не побежден.
Последнее, что помнит Ульрих, – широкая спина Вильябранки, в которую он уткнулся шлемом.
– Как братья? – тихо спрашивает Ульрих комтура. Тот хмурится, преувеличенно-тщательно помешивая целебный отвар в походном котелке, молчит. Ульрих все понимает, но все же продолжает: – Кто еще жив?
– Только мы с вами, брат Ульрих. Мы и мой конь.
Брат Годемар неумело, но старательно, то и дело переспрашивая «правильно?», промывает и бинтует раны Ульриха, подносит к его губам отвар зверобоя и живокости.
– Я ваш должник, монсеньер.
– Оставьте, брат. Погибнуть на поле боя – честь для рыцаря, но если мы все погибнем, кто защитит мирян? – Вильябранка внимательно всматривается в лицо юноши. – Вам легче. Поистине чудодейственные средства знала ваша матушка!
Ульрих закусывает губу. Врать товарищу, да еще командиру, – последнее дело.
– Моя матушка… она… ее обвинили в колдовстве.
– Я знаю, – спокойно отвечает Вильябранка. – И о вашем дядюшке, погибшем вместе с остальными катарами, я тоже знаю. Но разве это помешает нашей дружбе?
Им пора возвращаться в крепость. Если они не успеют вернуться до заката, придется объясняться перед капитулом, а капитул строго наказывает за нарушения дисциплины – пусть и вынужденные. Поэтому Годемар де Вильябранка седлает коня, потом поднимает Ульриха, как ребенка, на руки и забрасывает в седло. Садится сам перед фон Шиффером, бросает «держитесь, брат» и пришпоривает коня.
Два рыцаря на одном коне. Совсем как на печати Ордена.

***
– Где Улькиорра? Я спрашиваю, шинигами поганые, куда вы дели Улькиорру? – бесновался Гриммджо. Он перехватил Куросаки на подходе к особняку Кучики, преградив ему путь, и поднес кулак прямо к его носу, рыча от ярости.
Ичиго тоже начал заводиться.
– Почем я знаю, где твой дурацкий Улькиорра? Он меня едва не ухлопал, еще не хватало мне о нем беспокоиться! Я к другу своему пришел, чего ты ко мне пристал?
Гриммджо схватил его за отворот косоде.
– Если ты, сволочь, не скажешь мне, где Улькиорра, я тебе глотку перегрызу!
Ичиго в его словах не усомнился и на секунду.
Он сам охотно бы расспросил Джаггерджака кое о чем. Например, как он выжил после ранения Санта-Терезой – хотя это было понятнее, чем все остальное, наверняка его вылечили Котецу-фукутайчо и Ханатаро. Как осмелился явиться прямо в Сейретей – хотя и это можно было понять, кому-кому, а Гриммджо авантюризма не занимать. Почему приперся именно сюда – но это, наверное, объяснялось тем, что Гриммджо ориентировался на рейреку Ичиго и Рукии, единственных шинигами, которых он знал.
– С чего ты взял, будто я знаю, где Улькиорра?
– Да плевал я, знаешь ты или нет, – откровенно ответил Гриммджо, – не знаешь, так спроси. Тебе ответят. А мне – нет.
– А зачем он тебе? Вы же с ним вроде как не приятели. Ты его отправил… ну, как ты там сделал, чтобы его не стало? Когда со мной сражался?
– В ящик отрицания, – буркнул Гриммджо, – так я его туда и отправил потому, что драться с ним не хотел. Мне надо было, чтобы он нам не мешал. Он гад, – угрюмо продолжал арранкар, – не лучше меня. Но он наш. Эспада. Если его кто-то убьет, то это буду я или кто-то из тройки старших…
– Они погибли, – напомнил Ичиго.
– Хрен тебе погибли. Койот сдох, да. Барраган, спасибо ему, сдох. А баба эта, Халлибель, живехонька. Но отдавать Эспаду на расправу вашему вонючему совету Сорока Пяти я не собираюсь!
– Сорока Шести, – машинально поправил Ичиго.
Ненавидеть Джаггерджака ему расхотелось. То ли потому, что в Гриммджо неожиданно проглянуло что-то человеческое, то ли потому, что без полубезумной ухмылки берсерка у бывшего Сексты Эспады оказалось обычное, грустное и озабоченное, даже симпатичное лицо.
– Пошли, у Бьякуи спросим. Я к нему шел вообще-то. Их несколько дней в одной клетке продержали.
Бьякуя как раз вышел сам. В шиккахушо, но без капитанского хаори и даже без кенсейканов, – усталый, бледный, и даже привычная сдержанность почти не маскировала его волнения.
– Что тебе нужно, Куросаки? – холодно поинтересовался.
– Навестить тебя хотел, – честно сказал парень. – И тут один хочет узнать, где его дружок…
– А-а… Идемте с нами, Эспада-сан.
Ичиго шагал рядом с капитаном Кучики, про себя удивляясь все больше.
– Куда это ты ведешь нас, шинигами? – послышался хриплый голос Гриммджо.
– В Гнездо Личинок, – ответил Бьякуя.
Уже стемнело, на небе отчетливо вырисовался серпик Луны. Раньше Кучики бы разгуливал по улицам, любовался молодым месяцем, сиявшим на беззвездной черноте. Сейчас месяц неприятно напомнил ему другой – искусственный на пустом небе пустого мира.
– Ты чего, меня туда захотел? Не выйдет, – на всякий случай предупредил Гриммджо. Бьякуя молча качнул головой.
Все вопросы замерли у Ичиго на языке. Он плохо запомнил путь через огромный парк, плохо запомнил и спуск в Улей – огромную тюрьму, куда, как однажды сказал Урахара, можно было попасть и без всякой вины: просто за то, что «был опасен». Какие-то люди в белом зло косились на вошедших исподлобья; Ичиго порядком удивило, что они не сидят в камерах или клетках. Но капитан Кучики довел спутников и до клеток, и мимо клеток – длинным пустым коридором куда-то вниз. В самом дальнем и темном углу тускло блеснула в неверном свете фонаря еще одна решетка, а за ней – два фосфорических зеленоватых огонька.
Глаза.
Загремели ключи.
– Улькиорра, – обрадовался Гриммджо. – Жив, курилка. А ну вылазь, урод, пошли в Уэко! Слышал? Нет больше никакой Эспады, нет Айзена, можно жить спокойно, блин. Че пялишься, тупой?
Ичиго сдержал улыбку. Тупым ни самого Гриммджо, ни уж тем более Улькиорру называть не стоило.
Бьякуя вошел в клетку, посветил фонарем – стало ясно, что Улькиорра не мог бы «вылезти» самостоятельно при всем желании, его приковали к стене цепями. Капитан рванул металлические штыри, удерживавшие цепи, – раз, другой, нетерпеливо выхватил занпакто и сбил наручники с рук Улькиорры. Под ними показались свежие язвы – с арранкаром не церемонились.
– Идемте, – произнес Кучики.
– А Сой Фонг знает? – осторожно уточнил Ичиго. – А то она…
– К Меносу Сой Фонг, – внезапно прорычал Бьякуя.
Это до того не походило на его обычную манеру разговора, что Ичиго прикусил язык.
Не успев выйти из Гнезда Личинок, Кучики подхватил Улькиорру за талию и ринулся в шунпо – Гриммджо и Ичиго едва поспевали за ним. Наконец, они остановились на окраине Сейретея.
– Вот и все, – сказал, успокаиваясь, Гриммджо. – Давай его мне, я заберу…
Кучики рассеянно кивнул. Казалось, он ищет какие-то слова.
– А все-таки, – вмешался Ичиго, – как так получилось, что он тебя спасал? Ты шинигами, он арранкар…
Он стоял лицом к Гриммджо, но Бьякуя понял.
– Это не помешает нашей дружбе, – произнес он и положил руку на плечо Улькиорры. – Я рад был повидать вас, брат Ульрих.