Прошло несколько ночей. Оккиен, несмотря на протестующий писк юных и восторженных, откочевала куда-то в сторону Долины Тенов.
А Кирьяннир продолжал быть молчаливым и задумчивым, прямо-таки на себя не похожим. Сестрёнка и Гелларэн старались ни на миг не оставлять его в покое - просто так, на всякий случай, хотя это и не в обычае свободолюбивых и ценящих уединение Странников. На все вопросы Кирри, грустно мерцая глазами отвечал, что нет-нет, конечно, никаких глупостей делать он, не собирается, но лето по-прежнему не даёт ему покоя. И это действительно было именно так. Лето словно приковало к себе кирьянирову волю. Он попросту не мог думать о чём-то другом. Или очень плохо мог.
читать дальшеКирри разрывал снег до земли, а потом пытался отозвать холод из стеблей трав. Но трава - прошлогодняя, бурая и пожухлая, была мертвее мёртвого и отзываться усилиям даже не собиралась. С водой дело обстояло лучше - Кирри легко заставлял лёд растаять, но даже обнажившись, вода продолжала быть совершенно зимней - тёмно-серой и неласковой. Вода лета представлялась юному Страннику совсем другой - голубой и улыбчивой, наполненной хлопотливой жизнью и настоенной на лепестках цветов. Ещё Кирьяннир попробовал искать на деревьях почки, которые, как ему объяснил кто-то из старших, таят в себе дремлющие в ожидании весны нежные зародыши листьев. Увы, ничего хорошего из этого не получилось. Почки-то упрямый Странник нашёл. Но они чернели и умирали в пальцах сына вечного холода, и Кирри бросил своё безнадёжное занятие.
Зато он встретил в лесу того, кто умел его понимать.
Это был мощный и опытный Странник, помнящий не одну сотню зим. Гернеллор Горный Рассвет, Обращённый, бывший когда-то невообразимо давно братом Ночного Дозора.
- Я помню лето. - медленно и печально говорил он, глядя в серебряные переливы льда у берега маленького озера, явно видя в них что-то своё, бережно хранимое памятью. - Тому минуло много-много зим, но я помню.
- Расскажешь? - всем существом своим молил Кирри.
- Об этом трудно рассказать словами. - вздыхал Гернеллор. - Особенно - нашими словами, мало приспособленными для таких рассказов. А человеческие слова я за давностью почти позабыл, а ты их и вовсе не знаешь. Я могу навеять тебе сон. Или даже много снов, если захочешь. Из моей памяти о том, что было давно, ещё до Стены. Я жил тогда недалеко от Риверрана. Знаешь, где Риверран?
Кирьяннир, разумеется, не знал, но очень хотел узнать.
- С той стороны Стены, которую вы, изначально рождённые Странниками, чаще зовёте Преградой, стоит Чёрный Замок. А от Замка начинается великая дорога в глубь южных земель. И если скакать по этой дороге прямо долго-долго-долго, а потом свернуть на запад - там будет Риверран.
- А сколько скакать? - спрашивал тихонечко Кирри, блаженно придавленный осознанием такой огромной дали.
- А вот этого я, малыш, к сожалению, не помню. Но долго. Увы, мы с тобой всё равно не могли бы поехать туда: Стена не пустит.
- Аркин говорит, что её можно обойти! - выдохнул Кирри самую главную, самую жгучую свою тайну. - По горным тропам на западе.
- Или по льдам на востоке, где море. - кивнул бывший дозорный. - Но её ни к чему обходить, Стену-то. Потому что земля за нею не примет нас.
"Если лето сильнее нас, оно нас убивает.", - вспомнились Кирри слова сказительницы. - "А если сильнее мы, оно умирает под нашими ногами".
- Но ведь сейчас зима... - нерешительно сказал Кирри. - И мы могли бы... Разве ты не хочешь увидеть свой Риверран? А потом мы могли бы вместе дождаться лета...
- Там зима очень мягкая. - качал головой Горный Рассвет. - Ты даже не представляешь, насколько она там беззуба в сравнении со здешней, или хоть винтерфелльской. А я имел возможность сравнить. Такая зима не сможет придать нам силы, она не поможет нам, не защитит...
Он помолчал несколько мгновений, и закончил хлёстко и зло:
- А когда придёт весна, мы умрём.
У Кирьяннира не было оснований не доверять тому, кто был разведчиком Ночного Дозора, пока однажды не сорвался, забыв обо всём на свете, вслед за Сейармелли Песней Ветра, гибкой, как ивовая ветвь и чарующей, как лунный свет.
- Ладно, давай сны. - вздохнул малыш. - Навеивай.
И он смотрел сны-воспоминания Гернеллора из тех времён, когда его ещё никто не звал Гернеллором. Он видел зелёную траву - тёмную лесную и чуть серебрящуюся - на полях и лугах. Ветер, играя, колебал её, порождая ласковые волны...
Видел деревья, покрытые густой листвой, просвеченной солнцем. Видел большеглазых маленьких оленят, осторожно ощипывающих кустики на тенистой опушке леса.
Лодку, бесшумно скользящую по зеркальной озёрной глади, и загорелого нагого купальщика, ныряющего с неё...
Налитые солнцем, тёмно-огненные от спелости ягоды...
Это были чужие сны - сны человека. И в них Кирьяннир сам был человеком и знал, что такое тепло. Он умел ощущать малейшие его оттенки и переливы. Знал соль пота, катящегося по спине в полуденный зной, и блаженство вечерней прохлады.
Чувствовал нежность случайного прикосновения зелёной веточки к щеке. Вкус малины во рту - такой упоительно сладкий...
Слышал шуршание и похрустывание свежего сена, обонял его пряный, ни с чем не сравнимый запах...
И бабочек видел - таких красивых и таких хрупких. Они порхали в зелёной траве или пили сладкий цветочный сок, забавно шевеля тонкими усиками. Однажды одна такая бабочка - большая, желтовато-белая, села на человеческую ладонь...
Воспоминаний было много - Кирри спал долго.
- Я всё-таки хочу это видеть. - упрямо сказал он, проснувшись. - Видеть своими глазами. Ощущать собственной кожей.
- Не надо! - покачал головой бывший дозорный. И неожиданно спросил:
- Знаешь, как нас называют люди?
- Знаю. - не совсем понимая, к чему тут это, ответил тем не менее Кирьяннир. - Белые Ходоки, вот как!
- Правильно. Белые Ходоки. А ещё - Иные.
- Ну, да, Иные. Но причём тут это?
- При том, что мы действительно Иные. Другие, чем люди. Мы по-иному устроены, понимаешь? В конце концов, я родился человеком, и мне есть, с чем сравнивать.
Мальчик, сразу рождённый Иным подпёр кулаком подбородок и приготовился слушать дальше. Заодно крепко задумавшись: как это вообще - быть Иным? Иным - чем кто? Чем люди? А в чём именно Иным?
- Ну, так вот, малыш... Я мог бы показать тебе и совсем другие человеческие сны. Холодные и жестокие. Из того времени, когда я только привыкал жить в замке у Стены. Знаешь, что это такое?
- Нет. - быстро помотал головой Кирри.
- И не надо! Маленький Иной, Пробуждённый, Белый Ходачонок, тебе негде узнать, что такое холод. Зима - твой друг, родное лоно, источник ласковой силы. Снег мягко кутает тебя, укрывая от врагов и даря сладкие сны, пурга катает тебя на своей снежной спине. Лёд не обжигает тебя и холод не ранит. И ты - нет, не перебивай сейчас меня! - ты думаешь, что это у всех так. Что только так и бывает. Но ты не знаешь, что такое холод для человека. Не представляешь даже, каким жестоким он может быть. Настолько беспомощно не представляешь, что хотя ты и привык уважать меня и доверять мне, сейчас ты не можешь мне поверить. Но я - Обращённый, я был человеком до того, как стать Ходоком, и я помню. Помню, как холод пробирается под одежду, под самую толстую кожу, под лучшие меха, и мерзко шарит по телу ледяными пальцами. Как он заставляет неметь и тяжелеть члены, и твои собственные руки и ноги отказываются тебе служить, как если бы это были не части живого тела, а никчёмные разбухшие деревяшки. Как чернеют и умирают на живых ещё людях носы, пальцы и уши, сожжённые морозом. Как снежный ветер, тот самый, который ласкает тебя, а теперь, давно уже, и меня, швыряет в человеческие лица горсти ледяных иголочек, ранящих, твёрдых, словно железо. Ты не можешь знать этого, маленькое дитя зимы. Но не кажется ли тебе, что если зима так страшна для чуждого ей пришельца-человека, лето может обернуться чем-то, столь же страшным для чуждого ему тебя? Что благословенное солнце станет жечь твою белую кожу до волдырей и язв, обессиливая, иссушая и в конце концов, убивая тебя? Оно высушит твои красивые синие глазки, отнимет голос, обречёт на столь же невыносимые муки, на какие может обречь тёплого человека зима? Потому лишь, что ты не человек, ты - Иной, и всею природой своей приспособлен к иному...
На Кирьяннира было жалко смотреть: он дрожал мелкой дрожью, вцепившись судорожно в руку бывшего дозорного. Глаза - невидящие, белёсые от боли. Гернеллор не сказительница Оккиен, конечно, но он тоже умеет говорить так, чтобы слушающий видел и чувствовал то, о чём он говорит. А каково это - когда умирает мечта? Что все человеческие муки от холода и все предполагаемые странничьи муки от жары в сравнении с этой мукой?
Гернеллор сгрёб мальчишку в объятия, укачивая на руках, накрывая его едва не рушащуюся суть своей волей, успокаивая, заставляя расслабиться...
Это кончилось нескоро, но всё-таки кончилось. Есть предел даже у самого горького горя. Предел, за которым оно уже устаёт восприниматься, и боль отступает, побеждённая усталостью от боли.
Кирьяннир смотрел на своего взрослого друга уже не двумя бездонными озёрами муки, а нормальными глазами. Только безнадёжно печальными.
Бывший дозорный отчаянно хотел ему помочь. Но не знал - как.
- Вот, что. - сказал он, наконец. - То, что увидеть лето ты сможешь разве что ценой собственной жизни - это, к сожалению, правда. Но я, пожалуй, поброжу один и что-нибудь, всё-таки, придумаю. Только ты дождись меня, ладно? Ничего не предпринимай, пока я не вернусь.
Кирри только судорожно кивнул.